Соколиная охота верховая. Без коня делать в поле нечего. Птица с поднебесья словно по лучу съезжает, за добрых полверсты от места боя, бывает, приземлится; пока пробежишь, от добычи лишь перья и добытчик уже не охотник.
Алексей Михайлович, как выехал, все спешил, все в рысь пускал коня, а в поле забыл про узду. Тихо ехал.
Голова кружилась у царя от простора, от сини, от будущей радости соколиного лёта. И пора бы уж птиц пускать, а все медлил, продлевал муку ожидания.
Сердце аж заколотилось, когда обернулся к Ярыжкину с его Свертяем:
— Пускай!
Ярыжкин снял с глаз птицы клобучок, поднял рукавицу. Кречет, Белошелковый, Черноокий, как колдун, эыркнул глазами окрест и кинулся в небо.
Свертяй, конечно, видел: не один он в небе, ворон в синеструе плавает, выглядывает сверху падаль. Но Свертяй был замечательным кречетом. Он не кинулся, на добычу. Он словно бы и знать о ней ничего не хотел, пока не утолит своей первой радости — высокого лёта. Кречет взмывал кругами. А Алексей Михайлович, следя за ним, обмирал от восторга.
Птица, плавая, винтом всходила с высоты на высоту, и глаза стали терять ее.
— Великого верха достиг!— шептал Алексей Михайлович, следя из-под руки.— Господи! Точка! Совсем точка! Пропал! Петр Семенович, ты-то видишь?
— Ну как не видеть? Твоему Величеству на радость на такой верх забрался...
— Молчи! Молчи! —замахал руками Алексей Михаилович, словно говор людской мог помешать тому, что должно было произойти в следующее мгновение.
Кречет замер, прицеливаясь, и кинулся камнем на ворона, который хоть и умен, да не учуял беды.
Удар пришелся в крыло. Ворон закувыркался, но Свертяй догнал его, еще раз ударил, распарывая от хвоста до шеи. Снизу казалось, что бьет кречет грудью. На самом же деле он рубил жертву прижатыми к груди острыми, как ножи, когтями.
Убитый ворон все еще падал, а Свертяй уже взмывал ввысь, чтоб лучше углядеть, куда рухнула жертва. Забрать Свертяя поскакал Ярыжкин, а охотники, утешенные удачей, взяли галопом к озерцам. Вспугнули двух уток.
— Михей, твоего пускай, молодого! — решил Алексей Михайлович.
Молодой челиг сделал круг, а второго не закончил; увидал уток, забыл о небе, кинулся на селезня. Закогтил, понес.
Глупый! Глупый! и глупый!- сокрушался Алексей Михаилович — Одной даже ставки не сделал. — До того огорчился, что слезы на глазах выступили.
Петр Семенович Хомяков, чтоб унять цареву досаду, подъехал к нему с Гамаюном.
— Ах ты, господи! Боже великий!—Царь тотчас забыл о глупом челиге. — Помыслить о такой красоте невозможно, а она — явь. Нет таких слов, чтоб красоту невозможную эту пересказать. Гляжу на него, а в груди слезы хлюпают! Восторг неизреченный!
Гамаюн, как бы раздумавшись о некой загадке, сидел на рукавице Петра Семеновича, белый, благороднейшей стати, черные глаза его были горячее, чем у сородичей. Глаза сияли, но не по-звериному и не по-человечески, в них был нездешний ум, да и кто знает, с какого неба опустилась на землю эта птица. Одно о ней ведомо: из Сибири. А Сибирь — тайна и тайна. Необузданный, уму не подвластный простор дремучих лесов, океан туманов, вечной ночи, вечной зимы.
Петр Семенович пустил кречета.
— Этому не надо дичи спугивать. Этот сам найдет!— приговаривал сокольничий начальник, трогая лошадь.
Гамаюн широкими кругами плыл и вдаль и ввысь. Он замер вдруг, паря на небольшой еще высоте словно позволял людишкам полюбоваться собой. И опять принялся закручивать незримую пружину.
— Летит, а за ним как бы след!— подивился Алексей Михайлович.— Верно, Петр Семенович?
— Такая уж птица!— согласился Хомяков.
Гамаюн сделал ставку в порядочном верху, но остался недоволен высотой и стал забирать еще и еще.
— Не вижу| — воскликнул государь. — Матюшкин, Федька! Ты видишь? Князь Юрий?
— Уж не улететь ли вздумал?— испугался Матюшкин.
— Петр Семеныч, ты-то как?
— Я-то? Вижу еще! Только и мне теперь не понять, то ли все поднимается, то ли ставку сделал.
— Падает!— закричал государь.— Падает! Охотники шарили глазами по небу, выискивая птицу,
которую выбрал Гамаюн.
— Коршак! Вон коршак!— кричал государь.— В великом верху! Петр Семеныч, миленький...
— Вижу, государь!
Гамаюн бил коршака жестоко, но не до смерти. Он наносил рану, взлетал, делал ставку и падал. Несчастный хищник стал добычей другого хищника. Трепеща в предсмертной агонии, коршак падал, с каждым мгновением набирая скорость. А Гамаюн шел опять вверх. Замер, и словно клинком полоснуло по небу. Кинулся в последний раз и вырвал жертву в двух саженях от земли.
— Слава! Слава!— Государь кинул с головы шапку, помчался к птице.
Матюшкин, князь Юрий и сокольники — за ним Петр Семенович — за царевой шапкой.
Старого челига тоже пускали. Челиг кречатый — самец кречета, самцы не столь прекрасны видом, и охотники они похуже. Но старый челиг не подвел. Добыл государю две совки. На одну совку ставок у челига было пятнадцать, расшиб в таком великом верху, что — где упала — не сыскали, а на вторую совку было двадцать. Вырвал ее старый челиг у самой земли.
Примечания:
Соколиная охота на Руси.
У славянских народов на территории современной России соколиная охота приобрела популярность где-то на рубеже VIII-IX веков, предположительно благодаря кочевникам-хазарам, населявшим территорию современного Дагестана и Нижнего Поволжья. В XII веке Князь Олег устраивает у себя на подворье соколиный двор, где занимается разведением птиц для охоты. Расцвета русская соколиная охота достигла при царе Алексее Михайловиче; во времена его царствования более 3000 разных ловчих птиц содержались на потешных дворах в подмосковных сёлах Коломенском и Семёновском.
Википедия
Ставка.
Атака потенциальной жертвы с превосходящей высоты в крутом пикировании - характерный способ охоты некоторых видов хищных птиц в природе. Именно в этот момент нападения у сапсана зафиксирована максимальная скорость полета среди птиц – более 100 км/ч. Такая атака добычи в соколиной охоте называется ставкой.
Сокол, обрушиваясь на жертву с такой скоростью, не должен с ней столкнуться, чтобы не разбиться о нее, и не может схватить ее лапами, иначе повредит их или не сможет управлять дальнейшим полетом. Ведь зачастую вес добычи близок к весу нападающего или превосходит его, а разница в скорости трехкратная. Поэтому, как правило, сокол по касательной ударяет жертву лишь когтями, но импульс у него настолько велик (масса х ускорение), что жертве наносятся серьезные травмы, и (или) она срывается в неуправляемое падение. Сокол же, затормозив и развернувшись после атаки, подхватывает кувыркающуюся добычу в воздухе на лету, либо хватает уже упавшую на землю.